Форум » Театр (спектакли с участием Елены Кориковой) » Ф.М. Достоевский. Спектакль "Бесы". Даша Шатова. » Ответить
Ф.М. Достоевский. Спектакль "Бесы". Даша Шатова.
Грин: Оцените Дашу Шатову в исполнении Елены в спектакле "Бесы" (Ф.М. Достоевский) Премьера состоялась - 16 марта 2004 года Рецензия "Афиши": На огромную пустую сцену безликие фигуры в черном периодически выносят столы и стулья, диваны и кресла, ширмы и двери... Но эти отдельные предметы быта словно теряются в мрачном, бескрайнем пространстве пустоты, лишь подчеркивая человеческую беспомощность, бесприютность и незащищенность. В перерывах между многочисленными эпизодами слышится зловещий гул: полурокот-полушепот, словно бесы, неотступно преследующие людей, подсказывают им их мысли и поступки. Отравленный холодным неверием и жестоким безразличием, Николай Ставрогин сам, словно бес-искуситель, соблазняет и губит людей, вселяя в их души дьявольские помыслы и несбыточные надежды, а в итоге приходит к самоуничтожению, сводя счеты с жизнью. Но до последней минуты за ним готова идти юная пылкая Даша, не может избавиться от его демонического притяжения измученная, истерзанная Лиза. Косвенная вина Ставрогина в смерти соблазненной им девочки Матреши находит продолжение в убийстве его законной супруги – безумной и мудрой, увечной и блаженной хромоножки Марии Тимофеевны и ее брата – опустившегося и юродствующего, ничтожного и несчастного капитана Лебядкина. Но если невозмутимый злой демон Ставрогин – одновременно палач и жертва, то агрессивно суетливый Петр Верховенский – скорее мелкий бес, столь же жалкий, сколь страшный. Сам одержимый бесом разрушения, он призывает к пожарам и грабежам, к осквернению и осмеянию всего святого, но, творя зло чужими руками, сам трусливо уходит от возмездия. Отец Петра и воспитатель Николая Степан Верховенский – восторженно инфантильный эстет и убого жалкий нахлебник, как в науке, так и в жизни, – только лишившись всего, приходит к отчаянной вере в то, что Россия исцелится и бесы покинут ее, как по евангельской легенде оставили они человека, войдя в свиней. Однако и сегодня этот вопрос остается открытым. Инсценировка А. Камю. Сценическая редакция и постановка А. Вайды. Сценография и костюмы К. Захватович. Композитор З. Конечны. Режиссер по пластике Я. Томасик. Правила форума
Ответов - 9
blondy: I just found this.... Бесы Место проведения: Современник Схема зала 25-10-2007/19:00 В ролях: Елена Яковлева, Владислав Ветров, Ольга Дроздова, Сергей Гармаш, Игорь Кваша, Елена Корикова, Марина Хазова и др. http://www.theticket.ru/index.php?dir=action&actionid=73
Малка: blondy По- моему, это стаоая информация. Лена в "Современнике" давно уже не работает. Я натыкалась на эту афишу еще год назад. Меняется только дата почему-то.
blondy: Малка пишет: По- моему, это стаоая информация. Лена в "Современнике" давно уже не работает. Я натыкалась на эту афишу еще год назад. Меняется только дата почему-то. I know she is not working in "Современнике" any more but I got confused when I saw the date...so thanks for making it clear
Малка: Not at all
Грин: Мне спектакль не понравился, Яковлева здорово переигрывала, у всех какие-то странные интонации... На Лену я только смотрела. Даже оценивать не хочется.
Леночка: хотелось бы увидеть этот спектакль
Sonya Rey: Лучшая роль Федора Достоевского В "Современнике" сыграли "Бесов" Так называемый прогон для "пап и мам" состоялся в "Современнике" вечером 14 марта. По окончании спектакля, кульминация которого связана со сценой пожара, публика узнала, что сгорело здание "Манежа". Говорят, что когда об этом сообщили Вайде, он был потрясен до глубины души. Предлагая Галине Волчек "Бесов" в качестве темы для своей будущей постановки, он очень хорошо представлял себе, как этот текст будет резонировать в сегодняшней России. Но предположить, что резонанс окажется таким буквальным, он, разумеется, не мог. Удивительной была реакция публики, собравшейся в "Современнике" на премьере. Она охотно и много смеялась, хотя Вайда и художник Кристина Захватович сочинили предельно мрачный по атмосфере спектакль. Вообще, готовность смеяться в театральной публике последнего времени поразительна. Если судить по количеству смеха, то центральной фигурой спектакля мог бы оказаться Сергей Гармаш, сыгравший капитана Лебядкина темпераментно, грубо и смачно. Смеялись много и над заседанием "общества", особенно, когда они говорили о таинственном Центральном комитете. В этом смехе была реакция на сарказм Достоевского, на резкий тон режиссерского языка Вайды, но в нем была отчетливо слышна и "забывчивость" московской публики, заново (или впервые) открывающей для себя пророческий роман. Этот смех скорее удивляет, чем радует. Вослед за Достоевским и Камю, написавшим инсценировку романа, Вайда рассказывает страшную историю духовной деградации российского общества. Его режиссерская рука здесь подобна резцу ваятеля, отсекающего все лишнее. Вряд ли он хотел позабавить публику. В центре его истории - Ставрогин (Владислав Ветров). Огромный планшет сцены скошен под углом. Когда по нему бегут люди и бесы (а они в огромном количестве суетятся в спектакле Вайды, таская мебель, мертвые тела, или просто скромно сидя в сторонке), кажется иногда, что они готовы свалиться прямо в зрительный зал. Здесь, на самом краю, один на пустой сцене, Ставрогин начинает свою исповедь о растлении девочки. Слезы заливают его сильно набеленное, окаменевшее лицо. От этой его смертной маски на пустой сцене становится не по себе. Финал Вайда разыгрывает еще более аскетичное и резко. "Бесы" - слуги просцениума - вывозят белую массивную дверь, водружают ее в верхней части планшета, Даша (Елена Корикова) стремительно распахивает ее: там, за дверью страшным вызовом болтается тело Ставрогина. Между двумя этими пунктами Вайда стремительно и бегло расчерчивает все остальное. Ему, безусловно, важна исповедь Ставрогина, но не его разговор с Тихоном, который в исполнении Рогволда Суховерко больше напоминает важного хозяйственника, чем мудрого старца. Вся линия Лизы и вовсе сыграна весьма невнятной скороговоркой. Даже сцена ее рокового ночного свидания со Ставрогиным, ее безумный бег по планшету, когда ее затаптывают "бесы", едва различимы в общем строе спектакля. Ольга Дроздова играет до такой степени неотчетливо, что, не читая романа, вообще нельзя ничего понять про важнейшую линию романа. Сцены у Шатова (теплая, сосредоточенная работа Сергея Гирина) и Кириллова (спокойная, мягкая, ироничная работа Дмитрия Жамойды) значительнее и по смыслу, и по исполнению. Но более всего Вайде важны, кажется, сцены с Лебядкиной, особенно ее свидание со Ставрогиным, когда она обнаруживает, что он не ее князь, что этот человек не достоин ее любви. Именно здесь - нерв всей вещи, здесь Ставрогин окончательно понимает, что не ее, а его душа больна и больна необратимо. Лебядкина Елены Яковлевой - самая внятная и законченная роль во всем спектакле. Хрупкая и смешливая, безумная и истеричная, она - точно нравственный камертон событий. Важным в спектакле является диалог Варвары Петровны и Степана Трофимовича Верховенского. По Вайде именно здесь, как и в духовном пути Ставрогина, - истоки русской беды и бесовщины, которая проникла во все сферы общества. Погрязшие в своих страстях, в своем эгоизме, они оказались неспособными хранить любовь, понимать и уважать близкого человека. Но даже работы Тамары Дегтяревой и Игоря Кваши - точные и проникновенные - кажутся сухими и однокрасочными в спектакле Вайды. Ставрогин - один из самых сложных, демонически-обаятельных и страшных героев Достоевского - здесь тоже оказался выпрямлен и вычищен. Вся бездна психологии оказалась отставлена ради жесткого режиссерского рисунка. Такое ощущение, что Вайда успел предложить театру лишь схему, которую они не смогли наполнить, оживить, сделать пульсирующей, сложной в своих мерцаниях. Впрочем, его собственная, сочинительская партия, тоже выглядит как-то сухо, схематично, а местами очень наивно. Бесы у него не просто буквально бродят по сцене, сливаясь с ее темным, мрачным ландшафтом (пластика Яцека Томасика). Они у него еще и воют, завывают, эхом разнося обрывки человеческих слов, идей, выкриков. Эти бесовские камлания, шипения, стоны, записанные ансамблем ударных инструментов Марка Пекарского, образуют музыкальную партитуру всего зрелища (музыка Зигмунта Конечного). Мрачный аудиовизуальный стон столь однозначно-декларативен, что неизбежно утомляет. Впрочем, сам Вайда, кажется, именно этой однозначности и добивается. Ему хочется как можно более внятно обнаружить перед новой московской публикой происхождение и жизнь бесов в современной России. Об этом он говорит и в программке к спектаклю, тревожно вопрошая: "достаточно ли его (Достоевского. - А.К.) слова и его предсказания услышаны здесь, в России? Покинули ли ее бесы?". Ответ Вайды столь же однозначен и прям, как и режиссерский язык спектакля. И потому самой главной победой режиссера оказался ... роман Достоевского "Бесы". Именно он мерцает и пульсирует, выпирает и болезненно саднит в самых непредвиденных местах. Над ним смеются и неожиданно замирают, слушая слова Верховенского-младшего (Александр Хованский) о провокациях, поджогах, убийствах и развращении общества, глядя, как кружатся бесы в черных одеждах по сцене и как смиренно один из них садится послушать евангельскую притчу о свиньях, в которых вошли бесы. В спектакле Анджея Вайды "Современник" приобрел неудобную, по-настоящему современную историю. Слова Достоевского страшно резонируют в сегодняшнем пространстве России. Случай этого писателя таков, что иногда слова важнее того, как они играются актерами. Главное, чтобы их услышали. Алена Карась "Российская газета" - Федеральный выпуск №3431 от 18 марта 2004 г. http://www.rg.ru/2004/03/18/vaida.html
Finist: Вайда, одержимый русскими "Бесами" Польский режиссер поставил Достоевского в Современнике Анджей Вайда, выдающийся польский режиссер - по счастью, человек старой закалки. Быть может, чуточку идеалист, как не покажется это странным в сочетании с грузом прожитых лет и пережитых событий. Он до сих пор оптимистически уверен в том, что искусство способно влиять на действительность, отчасти ее меняя. С его точки зрения, в лучшую сторону. И наивно полагает, что если бы пророческий роман Достоевского "Бесы" не был бы в свое время изъят из библиотек и умов нарождающихся поколений российских деятелей, многое в нашем Отечестве случилось бы по-иному. Или не случилось вовсе. Сегодня "Бесы" доступны любому, читай - не хочу. А родимая бесовщина между тем разгулялась с таким размахом, что великий классик, поди, и удивился бы. Напророчил? Это вряд ли. Подобные выплески прочно связаны с тем, что называют умным словом "менталитет". Всегда были, есть и, увы, будут, наверное. Но никто так, как Достоевский, не смог уловить их внутренней сути, причинности и перспектив. Слушаешь старый хрестоматийный текст и поневоле вздрагиваешь от почти дословных совпадений с событиями вчерашними. А заголовки и тексты прошлого выпуска хоть той же "Культуры" пестрят словами "пожар", "потоп", "терроризм". "Покинули ли Россию бесы?" - вопрошает Вайда. "Не дождетесь", - саркастически отвечают последние. Русскими "Бесами" Анджей Вайда одержим давно. В начале 70-х, работая в том же Современнике, опрометчиво предложил их поставить. Нужно ли комментировать реакцию советских культурных властей на это предложение? А интересовался режиссер неспроста, поскольку впервые поставил этот роман в инсценировке Альбера Камю в 1971 году в Краковском театре. И на этом не остановился - впоследствии появились американская постановка и французская киноверсия. Гастроли, фестивали... Спектакли Вайды получили мировую известность. А ему по-прежнему хотелось, чтобы герои Достоевского заговорили на родном языке. И вот, 30 с лишним лет спустя, эта мечта режиссера наконец-то осуществилась. Русская версия "Бесов" бликует западными отсветами. Это естественно, потому что спектакль получился международным. Французская инсценировка в двойном переводе - на польский, с него - на русский. Польская постановочная группа, в которую, кроме самого Вайды, вошли сценограф и художник по костюмам Кристина Захватович, композитор Зигмунт Конечны и режиссер по пластике Яцек Томасик. При всем уважении и полном доверии к Достоевскому, на событийно-философский ряд спектакля брошен слегка отстраненный, а потому ироничный взгляд. Ох уж этот великорусский шовинизм! Как его ни изживай, а все кажется, что не понять, а прочувствовать этот хаос-космос Достоевского способен лишь тот, кто в него генетически врос. Никаких никому упреков, Боже сохрани. Но вот этот мотивчик - что они там сотворят, эти странные русские? - звучит явно. А "странные русские" между тем - натуры широкие и творить готовы в мировом масштабе. Чем, собственно, всегда и занимались, а уж особенно в два предыдущих столетия. Но в этой временно-отстраненной, а потому ироничной интонации есть не только своя прелесть, но и необходимость, единственно верный ход. Ведь сегодня, наверное, стоит играть не столько "Бесов" как таковых, сколько наше к ним отношение. Испытанное временем, сменой эпох и ситуаций и все той же неизбывностью бесовщины. Спектакль Вайды вписан в безвременье, слово "вечность" в данном контексте произносить как-то не к месту. Потому что бес нынче мелкий пошел, берет количеством, но не масштабом личности. Визуально это безвременье жутковато - не что иное, как пепелище. Черная, выжженная, растрескавшаяся земля. Небо, затянутое серой облачной беспросветностью. Межсезонье, ветер, непогода. Впрочем, земля ли это? Или некая переходная Зона между жизнью и небытием? Пресловутые "бесы" у Вайды - существа реальные и видимые. С головой закутанные в черное, они снуют по наклонному помосту, выносят нехитрую домашнюю утварь, раздвигают и складывают ширмы, и сами порой становятся живыми "ширмами", скрывая происходящее от наших глаз. Вьются между персонажами, толкаются и тащат последних неведомо куда. И все это под такие же жутковатые звуки: то по-змеиному шепчутся, то выпеваются страшненькие слова - "жуть", "пожар", "страх", "смерть". Порой их и не расслышать, но в самом звучании угадывается суть. Жизнь обитателей этой выжженной территории отнюдь не подробно-последовательна. Небольшие, порой совсем крохотные эпизоды сменяются с кинематографической быстротой, сшибаются, меняя тон, ритм, интонацию, жанр. Вайде ничто не чуждо - ни мелодрама, ни триллер, ни философские умствования. Не пугает и причудливое смешение жанров в одном спектакле. Впрочем, толчок ко всему дан не кем иным, как самим Федором Михайловичем, представившим все проявления человеческого поведения и эмоций. "Бесы" пугают сегодня многих своим объемом и "заумью". Сравнения неуместны, но изумительный спектакль Льва Додина был строг, мрачен и подчас тяжеловат для восприятия, учитывая его восьмичасовую протяженность. Постановка Вайды куда более легка, но отнюдь не легковесна. Обостренное самовыражение - не его удел, хотя режиссерские концепции наличествуют и прочитываются без труда. Вайду кто-то обязательно упрекнет в некой старомодности, хотя бы за то, что он сделал спектакль для зрителя. Любого, в том числе и того, кто о "Бесах" знает понаслышке, а пришел в Современник посмотреть на любимых актеров. Отсюда - зрелищность, выигрышные эпизоды, даже, быть может, явные актерские перехлесты. Но то-то и оно. Актеры-то наши. И приняв во внимание западную сдержанность и аккуратность, дают себе волю разыграться от души: с психологией, характерностью, всякими фирменными штучками-приемчиками, со знаменитым достоевским "надрывом". Между прочим, любая концептуальность от этого не теряется, но утрачивает умозрительность и становится живой и обоснованной. Притом, что Вайда, быть может, в чем-то даже отходя от Достоевского, смешивает в персонажах все оттенки поведенческой палитры, дает публике возможность самостоятельно осудить кого-то или его же пожалеть. Сам, впрочем, в качестве строгого судьи практически не выступает. А изначальное неприятие в версии Вайды вызывает разве что Николай Ставрогин - Владислав Ветров. Знаменитое ставрогинское обаяние, заморочившее многих, от девиц (Лебядкина - Елена Яковлева, Лиза - Ольга Дроздова, Даша - Елена Корикова, Мария - Марина Феоктистова) до "революционеров", снято на корню. А приговор выносится еще в прологе, когда Ставрогин - Ветров цинично вещает городу и миру о первом (и далеко не последнем) своем "преступлении" - соблазнении девочки Матреши (Лера Мотина), белым ангелочком являющейся между "бесами". Этот Ставрогин уже словно вынесен за жизненные скобки и подобен зомбированному мертвецу, который ждет не дождется того момента, когда снова можно залезть в петлю. В самом финале его, висящего на крюке, словно выплюнут внезапно открывшиеся двери. Испуганно ахнут маменька - Тамара Дегтярева и Даша - Елена Корикова, но зритель, кажется, к подобному повороту событий уже готов. Страшно ли это, что подобную безжизненную фигуру, свое уже отстрадавшую (если оно было, конечно, это страдание?), готовят в новоявленные Иваны-царевичи? Или, наоборот, смешно? Вот на этот вопрос каждому придется отвечать самому. Но молодой Верховенский - Александр Хованский, еще один мелкий бес, не попавший в крупные, настолько зашорен и циничен одновременно, что рад и такому "знамени". Вон как вьется вокруг Ставрогина на полусогнутых, за полы сюртука хватает, готов горы свернуть. Ради чего? Да ради "идеи", конечно, которая ему весь свет застит, и от которой, провалившейся в итоге, благоразумно сбежит в благополучные края. Вообще весь этот "революционный" молодняк писан у Вайды красками гротесковыми, в духе бессмертного грибоедовского: "Все вместе говорим, никто не разберет". Слушаешь эти бредовые речи, а услужливая память возьмет тебе и сюжетец подбросит из собственной биографии. Когда вот так же, лет десять назад, молодые и не слишком журналисты в тесном кабинетике шумели, роптали и пытались дискутировать на умозрительные темы вроде "интеллигент в разломе эпох". Правда, к счастью, до бомб и пистолетов не дошли. Но шумели, шумели... А Вайда между тем вырулит с гротеска на весьма сентиментальный реализм, одновременно ухватив и тему конфликта поколений. Верховенский-отец (Игорь Кваша), известный либерал и "воспитатель", умудрившийся вырастить монстра, подобного Ставрогину, представлен живеньким и жалостным старичком-бодрячком. Отчасти комедиант, которому так и хочется посочувствовать, особенно в финале, когда он лежит в чистом поле на соломе, изгнанный из дома, и собирается умирать. И тут едва ли не единожды режиссер разрывает фоновую облачную беспросветность, подпуская туда пробивающийся солнечный луч, как бы аккомпанирующий знаменитой евангельской притче о бесах, что читает вслух Ставрогина - Дегтярева. Но только все это обман. И уж если нет возможности обнаружить его действенно, то тут наступает черед Рассказчика - Сергея Юшкевича, который и связывает разрозненные эпизоды в единое целое, и жестко-саркастично комментирует происходящее, дабы не заплутал никто в фальшивых излияниях персонажей. И все же в этих редких "просветах" угадывается принципиальность, для Вайды, безусловно, важная. Даже из кажущейся полной безысходности нужно искать выход, иначе все теряет смысл. А безвыходность и бессмысленность для оптимиста Анджея Вайды неприемлемы. Ирина АЛПАТОВА Газета "Культура" №12 (7420) 25 - 31 марта 2004г. http://www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=512&pub_id=540923&rubric_id=200&crubric_id=100445
blondy: Анджей Вайда - современник бесов Премьера. В театре "Современник" поставили спектакль "Бесы" по одноименному роману Федора Достоевского. Инсценировку Альбера Камю в сценической редакции Анджея Вайды посмотрела корреспондент "Ф.". От Анджея Вайды ждали чего-то грандиозного, внушительного и чуть ли не равновеликого самому Достоевскому - уж слишком масштабен талант польского режиссера, слишком близки ему герои писателя, над образами которых он колдует и в театре, и в кино вот уже 30 лет. Да и пан Вайда на спектакль в "Современнике" возлагал миссию особую: по неоднократному признанию, постановка "Бесов" с русскими актерами для него - возможность не только еще раз "приблизиться к гению Достоевского", но и услышать наконец, как звучат слова романа-предупреждения на родном для автора языке. Тем не менее спектакль получился каким-то сырым, несыгранным, почти неловким. В ряде ролей Анджей Вайда сделал ставку на молодых актеров, но сказать, что они отыграли спектакль блестяще, было бы сильным преувеличением. ...Все начинается неожиданно и резко. "Я, Николай Ставрогин, отставной офицер, в 186- году жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия". Даже не с конца - с приложения, со скандальной исповеди Николая Ставрогина - с главы "У Тихона", которую в свое время издатель Достоевского Михаил Катков печатать наотрез отказался. Николай Ставрогин (Владислав Ветров), как на краю обрыва, сидит у кромки идущей под уклон сцены и деланно равнодушным тоном исповедуется в грехе совращения малолетней самоубийцы Матреши, чтобы по окончании эпизода упасть навзничь и корчиться, корчиться в страшном эпилептическом, бесовском припадке... Ставрогин у Ветрова выходит вполне адекватным: "ни холоден, ни горяч". Пожалуй, лишь излишне демоничен для человека, для которого не существует ни добра, ни зла. С образами остальных героев в спектакле происходят какие-то странные недоразумения. Взять хоть Кириллова. У Достоевского это характер мрачный, сосредоточенный - это безумец, зацикленный на единственной мысли: сознательно лишить себя жизни и достичь этим высшей свободы. У Дмитрия Жамойды получается какой-то двусмысленный тип с замашками мужчины нетрадиционной ориентации. Это такой-то хочет "Богом стать"?.. Шатов (Сергей Гирин) выдается, пожалуй, только очками а-ля Гарри Поттер и медвежьей походкой, Даша (Елена Корикова) похожа на французскую горничную. Лиза Дроздова, роль которой, видимо, по фамильному критерию отдана Ольге Дроздовой, выходит не порывистой и насмешливой, находящейся на грани нервного срыва барышней, а безжизненной куклой. Елена Яковлева, которой досталась роль слабоумной хромоножки и законной супруги Ставрогина Марьи Тимофеевны Лебядкиной, несмотря на видимые старания, тоже зачастую попадает мимо образа: ее движения неестественны, судорожны, она захлебывается в каких-то старушечьих завываниях и сильнее всего походит не на умалишенную, а на играющую ее актрису. Но больше всего вопросов вызывает Петр Верховенский в исполнении актера Александра Хованского. Прообраз персонажа Сергей Нечаев - анархист, "разрушитель", "поджигатель основ" - был наделен сильной харизмой со знаком минус. Александр Хованский очень пытается эту самую харизму выказать: говорит сквозь зубы, добавляет к голосу металлический оттенок, заканчивает каждую фразу сквозящей в тоне угрозой. Но хоть он и проделывает это со старательностью упорного школьника, Петруша выходит, по характерному словечку самого Достоевского, каким-то "мелкотравчатым". Серьезных и сильных актерских работ в "Бесах" только две: разнузданный и вечно пьяненький капитан Лебядкин в исполнении Сергея Гармаша и Степан Трофимович Верховенский, которого играет Игорь Кваша. Первый кривляется, шутовствует и юродствует, читает "басню Крылова собственного сочинения", то с деланным пафосом и хитрым прищуром исполняет душераздирающий монолог, то перескакивает вдруг на униженные и кривляющиеся интонации... Второму удается создать очень точный, "достоевский" образ Степана Трофимовича - жалкого, слабохарактерного любителя пышных французских фраз, непрактичного, беспомощного и удивительно трогательного. ...Череду часто сменяющихся сцен хочется назвать калейдоскопом, но это не так: в спектакле совсем нет ярких красок. Только черное, белое, серое - как старинный дагерротип, как немое кино, как отражение в мутной реке. По сцене кружат черные бесы, их искаженные вопли то и дело разносятся из динамиков. Анджей Вайда вслед за Достоевским предостерегает от прошлых и будущих бесов разрушения и нечаевщины, от пут манипуляторов, нажимающих рычажки, смазывающих колесики, запускающих кровавый механизм будущих репрессий. Но достаточно ли слова и предсказания Достоевского услышаны здесь, в России? - спрашивает режиссер. Покинули ли ее бесы? И наступило ли время исцеления?.. Юлия Гордиенко <culture@finansmag.ru> Журнал «Финанс.» № 11 (52) 22-28 марта 2004
полная версия страницы